странники на бездорожье
------
Девичьи метания между разумом и чувством, гордостью и предубеждением, страстью и долгом особенно увлекательны на фоне разных исторических эпох. Одна песня – смятение чувств в душно-стабильный период викторианской Англии, совсем другая – в революционные дни. Когда не только мир девичьих чувств погружается в хаос, но и жизнь вокруг в тартарары летит. Эмили Атеф застает свою героиню Марию в тот момент, когда девушке 19, ее накрывает роковая страсть, а страна, в которой живет Мария – ГДР, уже корчится в агонии. В школу можно не ходить – туда и учителя-то уже не ходят. Что с деньгами – непонятно. Самая охраняемая граница Европы превратилась в решето. Самый главный вопрос для крестьянства, что будет с землей, не вернут ли ее прежним хозяевам, покрыт туманом. Все зыбко, все колышется, все призрачно. Теперь – езжай не хочу, хоть в Мюнхен, хоть еще дальше. Позволит ли объединенная марка купить для этой поездки достаточно бензина – непонятно, хоть убей. И тут еще – роковое влечение. К мрачно-брутальному соседу по деревне Хеннеру. Тот дик, нелюдим и одинок. Жена ушла от фермера в Штази (так в фильме объясняет свое одиночество сам Хеннер. И именно в этот момент закрадываются самые худшие подозрения относительно картины вообще). При этом у Марии есть сердечный друг Йоханнес. Ее ровесник. Улыбчивый и жизнерадостный молодой человек. Такая же деревенщина, как и она сама. Более того, семья Йоханнеса принимает девушку в родственницы без всякого юридического оформления отношений. Но образ 40-летнего плоховыбритого соседа – бирюка покоя не дает. Непоправимое свершается. О, эта немецкая эротика! Никакой легкой куртуазности и флера. Все весомо, грубо, зримо. С Йоханнесом – юношеский секс из разряда комплекса упражнений для физзарядки. С Хеннером – боль, наваждение и мука. Но именно боль и цепляет Марию. Именно униженность, подчиненность и мука оказываются желаемыми. Бывает. Еще и не такое, в 19-то лет. Впрочем, индивидуальные особенности эротических предпочтений режиссера не устраивают. Эмили Атеф замахивается шире. Мария вся погружена в мир литературы. Книга, с которой не расстается - «Братья Карамазовы». Катерина Ивановна и Грушенька – два женских образа, которых Мария пытается примерить на себя. Попытка не вполне корректная. У Достоевского в эротическом женском мире большое значение имеют корыстные составляющие. С разным знаком для двух героинь, но все же денежные обстоятельства во многом рулят чувственностью. Эротизм используется как инструмент в решении вопроса: где взять деньги на все остальное, неэротическое, существование. Перед Марией этот вопрос не стоит. Потому параллели с Достоевским оказываются чистой схоластикой. Но морочить голову зрителям позволяют. Свою долю в литературные рифмы внесет Хеннер. Он привьет Марии интерес и любовь к отечественному поэту Георгу Траклю. «Мы странники на бездорожье. И облака ветров чужих. Цветы, что ждут в смертельной дрожи, когда под корень срежут их». Чистое декадентство: все прахом будет, все в землю ляжем. При помощи Хеннера смерть страны начинает читаться для 19-летней девушки, как знак конца жизни, конца света. Хватай мгновенье, оно уходит, другого не будет! На фоне этой схватки страсти с долгом, развиваются истории семей Марии и Йоханнеса. Все взрослые люди с трудом, но усваивают новые правила игры. И вот этот фон – адаптации огромного социального слоя крестьянства ГДР к иной экономике ФРГ – в реальности, и есть самое интересное в картине. Тем более, что Эмили Атеф достаточно подробно прописала всех второстепенных героев. Так бы смотрел и смотрел на бабушку Йоханнеса, которая десятилетие не видела сына, эмигрировавшего в ФРГ, а теперь приехавшего на родину в сопровождении жены и детей. На мать Марии, которая совершенно потерялась в новых реалиях и пытается наощупь найти дорогу. На всех соседей и покупателей деревенского магазинчика. Но для режиссера – это всего лишь фон. Тщательно прописанный, любовно обустроенный, но фон. Главное – все же страсть. Найти достойный выход из девичьих любовных заморочек еще никому не удавалось. А завершать историю как-то надо. Эмили Атеф доверила разрешить всю эту муку Хеннеру, дав ему поступок имени другого русского классика - Льва Толстого. Это уже точно перебор по части умственного конструирования чувственной стороны жизни. Вряд ли режиссер рассчитывала на подобную реакцию, но, несмотря на весь трагизм ситуации, такая рифма выглядит просто умопомрачительно смешной. Финальный титр, который должен поднять всю эту историю на уровень библейской притчи, и вовсе воспринимается попыткой оправдать чувственный хаос. В конце концов, тезис о том, что всему наступает конец и жизнь – лишь краткий миг, применим к любой истории. А режиссер (ка) – женщина, которая точно знает, как тяжело бывает юным и красивым определиться в жизни. Особенно с букетом тайн, умолчаний и недоговоренностей за плечами.